«Похороните меня за плинтусом» Павел Санаев.
Жизнь мальчика Саши затянула меня слету. А как же иначе? История вызвала бешенную гамму чувств, и я не знала, что делать – хохотать или округлить глаза от ужаса и пригладить вставшие дыбом волосы. Шутки шутками, но второе действие хотелось сделать чаще. Я читала, а в голове пыхало: «Господи, со мной такого не было! Я счастливая! Безумно счастливая!»
Примерно с середины смеяться вовсе расхотелось. Сидела на кресле, внутреннее сжавшись в комок, и торопливо глотала абзацы, как мазохист - не в силах остановиться.
Не понимаю, как герои могут терпеть свою жизнь. Это даже жизнью трудно назвать. Любой нормальный человек в петлю бы полез через несколько дней, а эти воют, стонут – но живут. И вроде бы временами где-то даже… счастливы? У меня не укладывается в голове, как можно так относиться к родным людям – отцу, матери, дочери, внуку, бабушке, дедушке, - так мучить их, не умея банально по-человечески разговаривать.
Одного не знаю – почему книга посвящена Ролану Быкову. Как-то не хочется верить, что из-за того, что тот похож на кого-нибудь из ее героев… По моему, такую страшную книгу вообще не стоило никому посвящать…
Читала с компьютера, и обязательно постараюсь купить ее в свою домашнюю библиотеку. Непременно буду перечитывать. Тем, кто не читал – советую, но предостерегаю – запаситесь нервами, книга режет по живому.
З.Ы. Мне смутно помнится, что я слышала про экранизацию. Есть такая?

Цитаты:
читать дальшеВанна журча наполнялась водой, температура которой была ровно 37,5. Почему так, не знаю точно. Знаю, что при такой температуре лучше всего размножается одна тропическая водоросль, но на водоросль я был похож мало, а размножаться не собирался.

– Гицель проклятый, татарин ненавистный! – кричала бабушка, воинственно потрясая рефлектором и хлопая ладонью другой руки по дымящейся юбке. – Будь ты проклят небом, Богом, землей, птицами, рыбами, людьми, морями, воздухом! – Это было любимое бабушкино проклятье. – Чтоб на твою голову одни несчастья сыпались! Чтоб ты, кроме возмездия, ничего не видел!
Далее комбинация из нескольких слов, в значении которых я разобрался, когда познакомился с пятиклассником Димой Чугуновым.
– Вылезай, сволочь!
Снова комбинация – это уже в мой адрес.
– Будь ты проклят…
Любимое проклятие.
– Чтоб ты жизнь свою в тюрьме кончил…
Комбинация.
– Чтоб ты заживо в больнице сгнил! Чтоб у тебя отсохли печень, почки, мозг, сердце! Чтоб тебя сожрал стафилококк золотистый…
Комбинация.
– Раздевайся!
Неслыханная комбинация.
И снова, и снова, и снова…

От чайника медленно отвалилась ручка. Он тихо и жалобно звякнул, словно прощаясь с жизнью, и распался на несколько частей. Красная крышечка, как будто угадывая, что сейчас произойдет, предусмотрительно укатилась под холодильник и, вероятно, удобно там устроившись, удовлетворенно дзинькнула. Я позавидовал крышке, назвав ее про себя пронырой, и со страхом поднял глаза на бабушку… Она плакала.

Дедушка свернул в трубку принесенную газету и точно шлепнул муху. Та упала на подоконник и подняла лапку кверху в назидание, что так случится со всяким, кто будет действовать на нервы бабушке.

Диму я, кстати, научил многим бабушкиным выражениям, и больше всего нравилось ему короткое «тыц пиздыц», употреблявшееся как ответ на любую просьбу, в которой следовало отказать.

Приятель тут же испарился. Бабушка подошла ко мне… А я потный!
Потеть мне не разрешалось. Это было еще более тяжким преступлением, чем опоздать на прием гомеопатии! Провинности хуже не было! Бабушка объясняла, что, потея, человек теряет сопротивляемость организма, а стафилококк, почуя это, размножается и вызывает гайморит. Я помнил, что сгнить от гайморита не успею, потому что, если буду потный, бабушка убьет меня раньше, чем проснется стафилококк. Но, как я ни сдерживался, на бегу все равно вспотел, и спасти меня теперь ничто не могло.
– Слушай меня внимательно. Если ты еще раз пойдешь в МАДИ, я пошлю туда дедушку, а он уважаемый человек – твой дедушка. Он пойдет, даст сторожу десять рублей и скажет: «Увидите здесь мальчика, высохшего такого, в красной шапочке и в сером пальто… убейте его. Вырвите ему руки, ноги, а в зад напихайте гаек». Твоего дедушку уважают, и сторож сделает это. Сделает, понятно?!

На следующий день, отправляя меня гулять, бабушка приколола английскими булавками к изнанке моей рубашки два носовых платка. Один на грудь, другой на спину.
– Если вспотеешь опять, рубашка сухая останется, а платки я раз – и выну, – объяснила она. – Выну и удавлю ими, если вспотеешь. Понял?

– Боря, вы куда? – послышался вдруг голос выглянувшей на балкон бабушки.
– В беседку! – ответил Борька.
– Боренька, не веди его в МАДИ, ладно! У меня есть справка от врача, что я психически больна. Я могу убить, и мне за это ничего не будет. Ты, если в МАДИ пойдете, имей это в виду, хорошо?

Цемент, который облепил меня, весил килограммов десять, поэтому походка у меня была, как у космонавта на какой нибудь планете, например, на Юпитере. На Борьке цемента было поменьше, он был космонавтом на Сатурне.

Любезной бабушка была всегда.
– Всего доброго, Зинаида Васильевна, – улыбалась она на прощание знакомой. – Здоровья вам побольше. Главное – здоровье, остальное приложится. Ванечке привет. На каком он курсе?
– На третьем, – расплывалась Зинаида Васильевна.
– Умница мальчик, будет толк из него. Ему тоже здоровья, пусть сдает на одни пятерки.
– Оттяпала, сволочь, трехкомнатную в кооперативе, чтоб у нее все прахом пошло! – говорила бабушка, когда мы отходили подальше. – И сына своего, идиота, в МГИМО вперла. У таких, как она, все схвачено. Не то, что дедушка твой – поц. Десять лет в бытовой комиссии, за все время одну путевку в Железноводск взял. Неудобно ему, видите ли…

Лавина, обрушившаяся в купе, была громадна. Она зародилась, когда бабушка уронила сумку, чудом удержалась, когда в курице обнаружились осколки, и теперь сошла во всем своем великолепии. Что это были за проклятия! Стук колес звучал рядом с ними, как тиканье часов! Какое счастье, что не я рассыпал гомеопатию!

Я отрывал кусочки туалетной бумаги, мял их и бросал в отверстие, представляя, что это врачи, которых я казню за приписанные мне болезни.
– Но послушай, послушай, у тебя же золотистый стафилококк! – жалобно кричал врач.
– Ах, стафилококк! – зловеще отвечал я и, скомкав врача поплотнее, отправлял его в унитаз.
– Оставь меня! У тебя пристеночный гайморит! Только я могу его вылечить!
– Вылечить? Вылечить ты уже не сможешь…
– А а! – вопил врач, улетая под колеса поезда.
Казнив полрулона врачей и получив от педали все мыслимые удовольствия, я вспомнил, что пора в купе.

Я замолчал и с тех пор играл в такую игру: когда бабушка давала мне тарелку с нарезанным на кружочки бананом, я представлял, что это мотоциклисты.
– Да мы все здоровые, ездим на мотоциклах, тебя плевком перешибем! – говорил я за первый кружочек, представляя, что это самый главный мотоциклист предводитель.
– Ну попробуй! – отвечал я ему и с аппетитом съедал.
– А а! Он съел нашего самого главного! – кричали остальные кружочки мотоциклисты, и из их толпы выходил на край тарелки следующий – самый главный предводитель. Есть простых мотоциклистов было неинтересно.
– Теперь я самый главный! – говорил второй мотоциклист. – Я перешибу тебя!
Под конец на тарелке оставался последний кружок, который оказывался самым главным предводителем из всех. Он обычно дольше всех грозился меня перешибить, дольше всех умолял о пощаде, и его я съедал с особым аппетитом.

В блестящем линолеуме палаты открывались маленькие люки, и из них, грозно шипя и извиваясь, выползали огромные кобры с рубиново-красными глазами и в фуражках с высокими тульями. Кобр в фуражках я видел на рисунке в газете. Одну звали Пентагон, а другую – НАТО.

– Да, эгоисты. Только о себе и думают, только о себе, – сказал дедушка и сел на край моей кровати. – Анекдот хочешь?
– Давай.
– Муж домой из командировки вернулся, а у жены любовник…
– Никого не интересуют твои похабные анекдоты, – сказала бабушка и решив, видимо, что рассмешить меня должна она, весело заговорила, указывая пальцем в окно: – Смотри, Сашенька, воробышек полетел! Покакал, а попку не вытер. – И бабушка залилась смехом.
– Острячка, – одобрил дедушка. – Какой воробышек в одиннадцать ночи?
– Ну и что ж… Может, ему приспичило, – сказала бабушка и, немного сконфуженная, вышла из комнаты, бормоча, что с нами потерять счет времени ничего не стоит.